Глава двадцать четвёртая
Горе побежденным!
Очнувшись, я увидел над собой ветку. К ветке было приспособлено гнездо, а вокруг суетились его хозяева: пара ткачиков. Меня птички совершенно не опасались. Будто знали, что я связан. А связан я был качественно. Не пошевельнуться, хоть руки и ноги не затекли. Болел затылок. Надо полагать, там изрядная шишка. Однако серьезных повреждений организма я не ощущал. Еще я обнаружил, что меня поили какой-то дрянью: ее терпкий соленый вкус, очень похожий на вкус крови, уверенно доминировал у меня во рту.
Ткачики вспорхнули. Надо мной возникла свирепая раскрашенная рожа. Рожа осклабилась. Зубы у урода были зачернены. Зато вокруг рта имелись белые концентрические кольца числом три штуки. Урод ухватил меня за челюсть, отжал ее вниз и влил мне в рот еще одну порцию терпкой дряни. Да, похоже, кровь. С еще какой-то гадостью. Ничего, мой организм справится. А брезгливостью я не страдаю. Особенно в такой ситуации.
Меня подняли и поставили на ноги. Два черных размалеванных парня, несомненно, близкие родственники Стручка.
Еще двое размалеванных переминались за спиной у пятого аборигена. Последний раскрашен не был, что, однако, не делало его симпатичнее. В своей компании он, судя по всему, был самым авторитетным. Его тощую шею обременяло ожерелье из грубо обработанного нефрита и деревянный кулончик с мерзкой рожей. Если это портрет его возлюбленной, я ему сочувствую. Впрочем, и ей тоже.
Оказалось, однако, что сочувствовать нужно мне самому.
– Ты сильный, – на языке соплеменников Буйвола произнес мужик с кулончиком. – На вид не скажешь. Я съем твою печень.
Вероятно, мне следовало сказать: не ешь меня, макака, я тебе еще пригожусь.
Но я промолчал.
– Сердце твое я тоже съем, – поставил меня в известность туземный господин.
– Не советую, – ответил я ему на языке Стручка.
– Ты знаешь речь людей! – изумился любитель субпродуктов из человечины.
– Я знаю много языков, – честно признался я. – Хочу тебя предупредить: не ешь мое сердце.
– Почему? – быстро спросил абориген на языке Буйвола.
– Мое сердце принадлежит великому духу. Он рассердится и съест тебя изнутри.
– О-о-о! – воскликнул чернозубый красавчик. Глазки его замаслились, и я понял, что моя фантазия не пойдет мне впрок. Хитрый дядька уже придумал, кому он скормит мое славное сердечко.
– А печень есть можно? – деловито поинтересовался каннибал.
– Печень – можно, – разрешил я. – Она принадлежит лично мне, и жидкость смерти, пропитавшая ее, не может повредить настоящему храбрецу. Ты ведь настоящий храбрец, верно?
– Я очень храбр! – подтвердил любитель субпродуктов. Но определенную слабину в его заявлении я почувствовал вполне отчетливо.
– Тогда хорошо, – одобрил я. – Тот, кто хоть однажды испытал страх, отведав моей печени, утратит рассудок и до конца жизни будет грызть собственное тело. Это не очень страшно, – успокоил я своего собеседника. – Ведь жизнь эта будет совсем недолгой. Но ты, не ведающий страха, съешь мою печень и сам станешь силен, как леопард. Ну давай, начинай! – произнес я нетерпеливо. – Убей меня поскорее!
– Ты хочешь умереть? – Любитель субпродуктов с подозрением уставился на меня.
– Хочу, – подтвердил я.
– Почему? – Подозрения престарелого каннибала возросли.
– Этого я тебе не скажу.
– Тогда я тебя не убью! – прибег к шантажу мой собеседник.
– Если я скажу тебе, ты клянешься, что не испугаешься и убьешь меня?
– Я не знаю страха! – воскликнул мой собеседник. Однако, судя по ручонкам, суетливо тискавшим деревянный кулон, храбрость его была отнюдь не беспредельна.
– Хорошо, – согласился я. – Знай, храбрый человек, я сам – великий дух, заточенный в это нелепое тело. Мой враг запер меня в нем и сделал так, что убить меня нелегко. Но ты можешь меня убить. Хотя бы попробовать. Когда я освобожусь, я щедро отблагодарю тебя!
– Какова же будет твоя благодарность? – оживился мой собеседник.
– Я тебя не убью.
– Разве это благодарность?
– Конечно. Ведь я – дух смерти. Я умею убивать взглядом и прикосновением, ночью и днем, вблизи и на расстоянии, коснувшись следа и отбросив тень. Я умею убивать водой и огнем, болью и очень большой болью. Я могу насыпать песок в твои суставы и поселить жгучих червей в твоем животе. Я могу наслать муравьев, которые облепят тебя, спящего, и съедят живьем. А могу приказать ядовитой змее влезть тебе в задний проход и…
– Довольно, довольно! – воскликнул чернокожий образец мужества.
– Довольно так довольно, – согласился я. – Теперь ты видишь, что сохранить тебе жизнь – это большая милость.
– Вижу, вижу, – согласился любитель субпродуктов.
– А теперь убей меня побыстрее! – потребовал я. – Ведь в этом слабом теле я лишен всех этих замечательных умений и уже изнываю от нетерпения!
Но мой собеседник уже сделал выводы из моих слов.
– Сторожите его получше! – на языке Стручка гаркнул мой собеседник. – Дайте ему воды и еды, только не развязывайте! – И чесанул с полянки, сверкая грязными пятками.
Надо полагать, побежал консультироваться с руководством.
Размалеванные парни в точности выполнили указание. Напоили меня и накормили какой-то безвкусной кашей. И оставили в покое – чтобы я мог как следует обдумать, каким образом обратить незрелые умы туземцев на путь моего освобождения.
К сожалению, следующий субъект, с которым мне пришлось общаться, оказался не только менее доверчивым и более проницательным. Субъектом этим оказался тот самый «главный шаман», родственник Стручка, обладатель «третьего глаза» и многих полезных в хозяйстве и общении навыков, позволивших ему с ходу развалить мою бутафорию. Увы.
Глава двадцать пятая
Пещерная тюрьма
Был ли у шамана «третий глаз», Гриве пока установить не удалось. На шамане была маска. Довольно искусно вырезанная раскрашенная деревянная маска… неандертальца.
– Река, – сказал шаман. – Ты – с Белой Реки.
Голос у шамана был звучный. Розоватые губы двигались внутри дырки, изображавшей широкий, обрамленный приклеенной светло-коричневой шерстью «неандертальский» рот.
Шаман сделал свой вывод, изучив оружие Артёма. После того как попытка покопаться у Гривы в голове не удалась.
– Хорошая пища, – сказал шаман. – Хорошая земля для вождя чужих желаний. Но ты рожден на другой земле.
– Ты – тоже, – сказал Грива.
Он не видел лица шамана, но его телосложение и цвет кожи радикально отличались от внешних параметров сородичей Стручка. Шаман куда больше походил на Шадакву, чем на них.
– А ведь ты не боишься, – с удивлением заметил шаман.
– А я должен бояться? – с иронией осведомился Грива. – Тогда попробуй меня напугать. Говорят, ты умеешь превращаться в леопарда? Я бы посмотрел на это. Вдруг испугаюсь?
– А если я превращу в леопарда тебя? – с отчетливой угрозой спросил шаман.
– Не думаю, что у тебя получится.
Шаман некоторое время размышлял, потом кивнул.
– Да, – согласился он. – Не получится. Ведь ты – сын шакала. – И добавил на языке Единства: – Забавно. Впервые вижу шакала, который не боится леопарда.
– Ты меня ни с кем не спутал? – тоже на языке Единства осведомился Грива.
– Пытаешься меня обмануть! – Шаман захихикал. – Я вижу на тебе знак пожирателя мертвецов. Или твой покровитель – лысоголовый стервятник?
– Скорее уж твой, а не мой, – возразил Артём.
Шаман опять захихикал. Потом резко оборвал смех.
– Ослабьте ему путы на ногах, – скомандовал он своим размалеванным воинам. И Гриве: – Сейчас, шакал, я тебе кое-что покажу.
Но превращаться в леопарда шаман не стал. Взял свой посох-дубинку и зашагал вверх по склону.
Гриву прижали к земле, развязали ему ноги, а потом снова спутали, но уже так, что он мог делать короткие шажки. А чтобы он и не пробовал удирать или драться, на шею Артёму надели ременную петлю с поводком.